А. Житинский «Лестница»: что я не люблю в фантастике

Все мы в известной мере жертвы рекламы. И если кто-то добродушно поверил громким обещаниям белоснежной улыбки или чарующего, почти конского здоровья волос, то я по простоте душевной купился на рекламу непривычно редкую, литературную. Как же так получилось? Вот живет на свете такой персонаж – добрый и обаятельный писатель Дмитрий Львович Быков, который помимо написания толстых книжек, стихов, путаных постов в ЖЖ и газетных колонок, шалит еще и лекциями по литературе, не менее, надо сказать, увлекательными и вполне успешными в среде простого народа. В этих своих лекциях Быков активно разбирает творчество бронзовых классиков и вчерашних бронзовеющих современников, а также делится по требованию рекомендациями, частенько упоминая недлинный список книг, произведших на него неизгладимое впечатление и потому рекомендуемых всем страждущим. Вот именно из этого условного списка grata и взялась повесть А. Житинского «Лестница», именно из этих вдохновенно-усыпляющих речей Д. Быкова и всплыла эта доисторическая советская подводная лодка. Расписывать, в каких высоких тонах Быков рекомендует работу своего друга и товарища, думаю, не нужно – каждый, кто хоть раз слышал вышеназванные лекции, примерно представляет размах ораторской силы лектора Быкова. Скажу лишь только, что к прочтению этой книжки я подходил с тем особым ощущением душевного замирания, которое неизменно сопровождало меня во всех моих печальных знакомствах с неоцененными шедеврами прошлого (остро помню то же чувство при первом прочтении «Затворника и Шестипалого»). Однако, как это часто бывает, ожидание праздника оказалось ярче самого праздника. Вернее, праздника не получилось вовсе. Почему – попытаюсь объяснить в своей короткой рецензии.

А. Житинский «Лестница»

Говоря о повести «Лестница», мне чрезвычайно сложно абстрагироваться от той оценки и тех пламенных любовных эпитетов, которыми наградил сие полузабытое произведение Дмитрий Быков, и очень сложно не вступить с ним в заочную полемику. Однако я постараюсь.

Суть истории проста, как пять копеек. В самом начале нам предъявляют главного героя: знакомьтесь, Владимир Пирошников – молодой человек приятной наружности и высоких амбиций, но без определенной профессии и места в жизни. Все, что необходимо нам знать про Владимира – что он с самого детства жил с навязчивой мыслью о собственном великом предназначении, однако шли годы, а юноша так и не смог разобраться, в чем же его великая миссия заключается. И вот после очередной залихватски веселой пьянки Владимир обнаруживает себя в незнакомом доме, в незнакомой квартире и спешит конской рысью убраться восвояси. Однако, покинув квартиру, выйти из подъезда не может – лестница водит его кругами. Этажи повторяются, словно склеенная кинопленка, в каком бы направлении он ни шел. В общем-то, вопросу побега из замкнутого экзистенциального круга и посвящена наша повесть. Наконец, вдоволь набегавшись по ступенькам, Пирошников решает вломиться кому-нибудь в гости (ну не на лестнице же торчать, в самом деле!) и попадает в типовую питерскую коммуналку, обитателям которой суждено стать нашими верными спутниками на протяжении всей истории. Коммуналка представляет собой три жилых комнаты, снабженных местами общего пользования: кухней, кладовой и ванной. В одной из комнат проживает героиня – юная и кроткая медсестричка Наденька, которая без лишних вопросов соглашается приютить у себя невесть откуда свалившегося доходягу. Быстро выясняется, что в ее жизни он уже не первый такой. Об этом охотно рассказывает ее бывший муж, вшивый интеллигент Георгий Романович, тоже побывавший в ловушке пресловутой лестницы, а нынче заглянувший в комнату забрать пожитки. Далее к Наденьке приезжает откуда-то из провинции дядя, понимающий, свой в доску мужик, заходит под вечер подруга Наташа, объявляется роковая скандалистка-соседка и, конечно, где-то на фоне постоянно шуршит вечная приживалка баба Нюра – словом, весь этот позднесоветский ансамбль начинает играть и бешено крутиться вокруг героя, который с четкой периодичностью предпринимает тщетные попытки тем или иным образом выбраться из квартиры. В общем-то, нам достаточно рано дают понять, что выбраться Владимир сможет, только сбросив старую кожу, эволюционировав и изменившись. Весь вопрос, как?

В повести «Лестница» удивительным образом собрано почти все, что мне решительно не нравится в современной фантастике: тусклый безынтересный герой, притянутое за уши и слабо увязанное с фабулой фантастическое допущение, щедро рассыпанные по тексту оригинальные авторские придумки, нужные, однако, лишь для того, чтобы создать внешний эффект, выдавить из читателя пресловутое «вау!»; постоянное затягивание и наворачивание интриги на пустом месте. Не смотря на вполне прозрачную и сильную метафору лестницы как бесцельного бега по кругу, меня не покидает ощущение, что фантастическое допущение пришито к сюжету белыми нитками. Разве не могла эта история случиться в иных, реальных и понятных всем обстоятельствах (домашнего ареста, ссылки или острой необходимости залечь на дно)? Могла, почему нет, только вряд ли имела бы хоть какой-то читательский интерес. Деинсталляция допущения, которое, по сути, является не более чем подпоркой или косметическим украшением, обнажает абсолютно беспомощный и банальный сюжет. Получается, что фантазия здесь работает не столько на раскрытие идеи (о ней ниже), сколько на маскировку дефектов топорной и прямолинейной фабулы. И все эти съезжающие в бездну авангардистские комнаты и каюты-кладовки выглядят столь же необязательно, как и центральная придумка с лестницей – сюжет существует автономно, сам по себе, и главное обстоятельство здесь отнюдь не в том, что Пирошников загнанно плутает по лестничным пролетам, а в том, что герой заперт в ограниченном пространстве квартиры, и лестница здесь лишь функция непреодолимого барьера.

Вообще, на протяжении всей истории автор, не стесняясь, использует подленькие приемчики из арсенала заштатной belles lettres. Например, всеми силами откладывает разговор о лестнице с обитателями коммуналки, старательно подсовывая нам пресные бытописания и скучные рассуждения; нагоняет туману – персонажи, окружающие героя, вполне посвящены в странные лестничные обстоятельства, однако всячески избегают о них говорить, а загнанный в ловушку герой не слишком-то и настаивает, ему и так хорошо; к тому же ни Георгий Романович, предыдущий пленник квартиры, ни его бывшая супруга Наденька, ни нынешняя любовница Лариса Павловна не могут раскрыть способ, которым мужчина выбрался из западни, а всё виляют вокруг да около (шутка ли, но вопрос так и останется подвешенным, ответа на него мы не получим). Словом, Житинский берет курс на продление интриги всеми доступными способами, и чем дольше мы бесцельно ждем, шатаясь по пролетам сюжета, тем сильнее укрепляемся во впечатлении, будто в финале приобщимся к чему-то значительному и грандиозному и обнаружим-таки вместе с героем тот пресловутый смысл жизни, ради которого человек великого потенциала свалился в яму экзистенциального кризиса.

И каково же будет наше разочарование, когда в финале повести какой-то потусторонний, практически божественный Голос выложит нашему герою на блюде откровения такой степени плоскости и банальности, что захочется просто выть от разочарования. «И вот ради этого был весь сыр-бор?! Серьезно? Вся эта беготня, трескотня и метания лишь ради того, чтобы парень, уставший искать себя в жизни, взял бабу с ребенком?» Вся великая тайна жизни по Житинскому есть ни что иное, как перепетый толстовский мотив о ценности ближнего и высшего счастья тихой семейной жизни. Вот уж поистине: замах был на рубль! Но ладно бы так, в иных обстоятельствах предложенный выход имеет за собою полное право, мы всё поймем, правда-правда, но автор идет еще дальше и зачем-то противопоставляет свой обывательский жизненный смысл таланту, пусть и нереализованному, находящемуся на уровне амбиций, но на секундочку – что, по-вашему, движет наши жизни вперед, если не пресловутые амбиции и жажда самореализации? Чем создано все то сложное, полезное и величественное, что окружает нас и отличает, в конечном итоге, от лохматых пещерных людей: талантом и пытливым фаустианским умом или сытой мещанской успокоенностью? Кажется, в «Лестнице» Житинский расписывается в своем полном неверии в человека, любопытно лишь, в каком духе внезапно обретший мудрость Пирошников будет воспитывать маленького Толика? В духе первичного звериного принципа «всё для потомства»? Ах, вот куда нас завела эволюция… Но лично я не верю в подобные стремительные превращения: метаморфоза героя, за два дня преобразившегося не в тюрьме и не в плену даже, а в ленинградском общежитии, выглядит для меня необъяснимо. Накормленный, обогретый, устроенный почти с комфортом, Пирошников был стеснен одной лишь невозможностью выйти на улицу – и вдруг такой переворот сознания! Невероятно.

Но даже не образ Пирошникова смущает меня больше всего. Забавно, но в то время как своего героя автор именует с подчеркнутой официозностью – Владимиром (не Володей, не Вовкой) или по фамилии, для героини у него всегда приготовлено нежное и инфантильно-любовное – Наденька. Ну, это уж героиня, я вам скажу! Немного лишь не дотягивает до аксеновской Тани Луниной, но, без сомнения, та еще штучка. И проблема даже не в том, что образ ее лежит где-то за пределами привычной морали, любопытно следить, с какой необъяснимой нежностью автор живописует эту возвышенную, кроткую, чистую девушку, мечту поэта, беззаветно кладущую собственную жизнь на алтарь спасения сирых и убогих, но оставившую своего ребенка на шее у бабки, беспардонно лгущую ему про уехавших на Северный полюс родителей, выскочившую замуж за нелюбимого, но удобно подвернувшегося под руку Георгия. И все это преподносится нам как образ девушки тяжелой трагической судьбы. Ах и ох! Только вот архетип этот, портрет кроткого спасителя-идеалиста уже обыгрывался в литературе не раз (отсылаю к Шукшину и «Метели» Сорокина), но вывод всегда оставался един: о каком спасении масс может идти речь, если спаситель не в состоянии позаботиться даже о ближнем? А в случае пустышки Наденьки – о собственном ребенке.

Очевидно, что оба героя «Лестницы» — Владимир и Наденька – скованы слабостью и безволием. Жизнь причиняет им страдания (хотя что эти два тепличных растения знают вообще о страданиях?), и оба упорно пытаются спрятаться: она – в заботе о людях, он – в загулах и самоутешении. Но ни лестница, ни божественный Голос не дадут им избавления, в это не верится – идея слепить семью из двух неудачников выглядит бесплодной попыткой спрятаться за спинами друг у друга.

Подводя итог, признаю, что я, без сомнения, сильно сгустил краски. Все не так безнадежно и не столь печально. Повесть «Лестница» — рядовое, заурядное, проходное произведение, каких сотни, обремененное хорошо понятными слабостями, но и не лишенное достоинств (к коим можно причислить и метафору лестницы, и прочие взлеты авторской фантазии). Проблема, да и сам повод для отзыва – лишь в глобальном диссонансе моих ощущений от прочтения книги с тем градом комплиментов и похвальбы, что так щедро рассыпал Дмитрий Быков. Однако это – тема уже совсем другого разговора.

Оценка: 5 из 10.

P.S.

В постскриптуме считаю необходимым сказать пару слов о том пресловутом расхождении мнений с писателем и лектором Д. Быковым, послужившем толчком к написанию столько грозной рецензии. Если не брать в расчет тривиальные суждения о субъективности вкусов и разнице восприятий, то у меня есть одна гипотеза, которая многое объясняет. Дело в том, что Дмитрий Быков, как он сам неоднократно признавался, многие книги прочел в очень еще юном возрасте, когда, будучи школьником, часто болел и пропускал занятия, и книги оставались для него фактически единственной формой развлечения и досуга, так что весьма вероятно, что и питерская «Лестница» была прочитана именно тогда, в начале восьмидесятых. И это очень многое объясняет. Ведь как мы знаем, книги, прочитанные рано, всегда откладываются и впечатываются в нашу память с особой, преувеличенной силой. А в некоторой степени и формируют наши взгляды и вкусы. Вы и сами легко вспомните эти свои первые книжки, как я до сих пор с трепетом вспоминаю двухтомник Желязны «Хроники Амбера». Однако восприятие книги неоформленным детским умом значительно отличается от восприятия того же текста в зрелом возрасте. И многие книги, ставшие для нас «тогда» откровением, шоком или прорывом, сейчас покажутся чем-то пошлым или наивно-смешным. Частенько это бьет именно по фантастике, которая с легкостью находит тропинку к детскому сердцу, но напора циничного взрослого взгляда не выдерживает совершенно. И вот кажется мне, что та же история приключилась с Дмитрием Быковым и повестью А. Житинского «Лестница». Культовость этой книги для Быкова заключается не в ее художественных достоинствах, весьма скромных на фоне конкурентов, а в том, что это своеобразный привет из детства, отблеск счастливого воспоминания, о котором ни физически, ни морально невозможно сказать дурного слова – поэтому и звучат слова торжественные. Я склонен понимать это так, хотя вполне возможно, что я не прав и чего-то сильно недопонимаю. Но если так – прошу разъяснить в комментариях.

А вообще, из всей этой истории для себя я вынес следующий вывод: прежде чем пользоваться рекомендациями какого-либо мэтра, а рекомендации всегда либо жутко банальны, либо в той же степени субъективны, попробуйте для начала почитать работы самого автора. И вы примерно поймете направление всего движения. На примере Житинского и Быкова я не могу не отметить заметного влияния первого на второго, на мой вкус – не самого благотворного. И, наверное, сделай я этот вывод раньше и будь чуть мудрее, подходил бы к прочтению «Лестницы» совершенно с иными ожиданиями, а там, глядишь, и впечатление сложилось бы немножко другое.

На этом все на сегодня. Как всегда с нетерпением жду ваших комментариев. До скорой встречи!