О войне и разуме

Знаете, придумывать интро для подобного рода текстов особенно сложно. Для меня – даже более сложно, чем придумывать сами тексты. Идея этого трактата, конечно, заимствована, не переживайте, я ни в коей мере не ущемлю ваше драгоценное ЧСВ, так что, читая, знайте твердо и точно: все блестящее дальше по тексту принадлежит исключительно заслугам мистеров Морриса и Воннегута, а все глупое и бездарное, стало быть, моей совести. Не хочется лишний раз напускать туману, мы, если вдуматься, из туману и носа не кажем, но меня не оставляет ощущение, что понимание реальности держится в нас на каких-то тоненьких культурных ниточках. Тут, впрочем, нет ничего удивительного, иначе не было бы и в помине бессчетных философских концепций, а также высокоинтеллектуальных и духовных дискуссий относительно природы человека и бытия. Звучит угрожающе, но примерно в этих метафизических лужах я и предлагаю сегодня побултыхаться.

Важно заранее обозначить жанр сегодняшнего разговора: это нисколько не теряющая популярность в нашей стране, хорошо зарекомендовавшая себя и широко известная – кухонная философия. Чем же, спросите, определяется ее кухонность? А главным образом, тем, что свою истинность она распространяет исключительно на то незначительное тесное, душно-прокуренное пространство, называемое кухней, где и происходят философские прения. Дальше тех мест сия философия, как правило, не распространяется и забывается на утро как страшный сон. Ну и кто я такой, чтобы топтать вековые традиции – все, что вы здесь прочтете, не имеет никакой практической пользы, и лучше бы вам это все сразу забыть. Я не уверен, что клубки моих рассуждений вас чем-то обрадуют, да и странно, в сущности, ждать чьих-нибудь экзальтаций от статьи с таким заголовком.

3

Начать стоит с того, чтобы наметить и озвучить некий инструментарий, необходимый для понимания всех дальнейших рассуждений. Какой-то критической необходимости для введения подобного рода терминов нет, но для большей наглядности и облегчения понимания я все-таки рискну внедрить некие дополнительные понятия. Итак, о чем идет речь?

По моему глубокому убеждению, в личности любого человека можно выделить три основополагающих начала: животное, разумное и нравственное.

Под животным началом я понимаю совокупность инстинктов, потребностей и относительно простых моделей поведения, которые достаются нам при рождении. Нравится нам или нет, но все мы испытываем целый ряд биологических потребностей: потребность в пище, воде, тепле, безопасности, надежном убежище, сексе и продолжении рода. Животное начало рассчитано на то, чтобы удовлетворять наши биологические потребности, а также сохранять нашу жизнь и жизнь нашего потомства (то, что называется инстинктом самосохранения).

Под разумным началом я понимаю совокупность мыслительных процессов, позволяющих индивиду гармонично существовать в той социокультурной надстройке, называемой цивилизацией, которая, по сути, и определяет всех нас как разумных людей – т.е. существ, отличных от диких животных. Разумное начало – это способность мыслить и способность существовать в сложном человеческом обществе (второе не менее важно, чем первое, ведь Маугли, например, тоже производит какую-никакую мыслительную деятельность, однако, воспитанный среди волков, жить в социуме не способен, поэтому и человеком может называться едва ли). Очевидно, животное и разумное начала существуют в тесном взаимодействии. Разум, с одной стороны, помогает нам закрывать вышеперечисленные биологические потребности, а с другой, держит в узде агрессивное или недопустимое в человеческом сообществе поведение (например, не позволяет красть пищу, вламываться в чужие жилища и посягать на чужих женщин). Рассуждая на бытовом уровне о допустимом или недопустимом поведении, мы чаще всего подразумеваем, насколько разумное начало у того или иного индивида держит в узде животные замашки. Примерно так о субъекте с недопустимым поведением мы говорим: «ведет себя как животное».

Очень сложно дать четкое определение нравственности. Нравственность, кажется, лежит за пределами разумного и животного начала, но нельзя строго сказать, что она им противопоставлена. Определить ее точное назначение мне не под силу. Мы можем говорить примерно так: не всякий нравственный поступок разумен, но и не всякий неразумный поступок нравственен. Действительно, в проявлениях нравственного начала мы часто можем видеть вопиющий пример нелогичного, неразумного и нерационального поведения. Помочь незнакомцу, спасти собаку, кошку или птицу, затратив собственное время, силы, а иногда рискуя здоровьем и жизнью (все это мы цинично оценим как неразумную трату ресурсов), дать слово и сдержать его, пусть даже это совсем невыгодно, – все это, с точки зрения борьбы за выживание и место под солнцем, да и просто холодного рассудка, – абсолютно непродуктивные действия. Тем не менее, человек все равно совершает бескорыстные альтруистические поступки. Наш давний друг и наставник Ф. Ницше понимал человеческий альтруизм как специфическое проявление навязанного нам извне чувства вины. Следуя его логике, можно помыслить нравственность как некое патологическое проявление разумного начала. Так это или нет, к делу едва ли относится, в нашем разговоре истоки нравственного начала нам едва ли помогут, удовлетворимся пока лишь утверждением, что оно в той или иной степени присутствует в каждом из нас.

Некоторым ключом к пониманию нравственности является сравнение ее внутренней логики с привычной нам логикой разума. Разум, как известно, почти полностью полагается на причинно-следственные связи. Помощь другому индивиду, рассматриваемая как причина, может с определенной вероятностью повлечь следствие – ответную помощь или услугу. В этом есть разумность и практическая польза. Однако нравственность базируется на других, не причинно-следственных связях. Подавая нищему, нравственный человек надеется, что мир вернет ему его же добро с другой стороны и в других обстоятельствах. Или, если рассуждать более логично, преумножая количество добра в мире, мы повышаем собственные шансы на неожиданные проявления добра в нашу сторону. Т.е. нравственность обладает собственной логикой, отличной от логики разума.

Заключительным моментом, закрывающим долгие вступительные рассуждения о трех человеческих началах, является мысль о неделимости и тесной взаимосвязи животного и разумного. Нам приятно думать, что Его Величество Светлый Разум крепко держит в узде наше внутреннее животное, давая ему проявляться только в строго допустимых местах и пределах (в драке с недоброжелателем или в постели с женщиной), и во многом это сущая правда, но не следует забывать, что разум также является главнейшим инструментом для удовлетворения многих животных потребностей (и в постель к желаемой женщине нас приведет не только наша физическая привлекательность, но и социальный статус, который является прямым результатом деятельности разума). Поэтому, как мне представляется, разум – вовсе не божественная искра, но остро отточенный инструмент видового выживания, и не лишним будет предположить, что разумное начало во многом является естественным продолжением животного.

Война

Вот мы и подошли, наконец, к основному предмету сегодняшнего разговора.

Война сопровождает человечество на протяжении всей истории. По сути, человеческая история и есть беспрерывная череда войн с короткими промежутками перемирий, подготовки к новым войнам и изобретения все более совершенных средств уничтожения себе подобных. Мы ненавидим войну, но постоянно воюем. После каждой из масштабных мировых войн казалось, что человечество раз и навсегда заучит кровавый урок и никогда больше его не допустит, но войны идут и продолжают идти. Так в чем же, черт возьми, дело?

Говоря о войне, мы должны заметить, что наиболее близким аналогом войны в диком животном мире, а, по сути, ее исторической предтечей, является охота. Я не буду углубляться в сравнение войны и охоты, рассуждения эти отнимут слишком много времени, но мало повлияют на исход разговора, нам же важно отметить два момента. Первое: охота – это метод добычи пропитания, а значит, удовлетворения одной из важнейших животных потребностей. То есть охота – есть проявление животного начала. Второе: параллельно с процессом развития мозга нашего далекого обезьяньего предка развивались, усложнялись и совершенствовались методы и приемы ведения охоты. Эта связь чрезвычайно важна: более совершенный мозг – более совершенная охота. Это лишний раз подтверждает служебную функцию разума по отношению к животным потребностям, а также аккуратно подводит нас к другим, более любопытным выводам.

Теперь, собственно, к главному тезису статьи. Война – есть порождение разума. Такой нехитрый вывод можно сделать из цепочки очевиднейших рассуждений. И как бы нам ни хотелось списать всю кровь и миллионы жертв на агрессивные животные инстинкты и выставить разум в чистом непогрешимом свете, объявить его несомненным источником добродетели, ничего не выйдет. Придется взглянуть правде в лицо, именно разум является источником самого ужасного социального явления – войны.

Охота превратилась в войну исключительно под влиянием человеческого разума. Животные не ведут войн. Их агрессия носит ограниченный, локальный характер. Мы ни за что не сможем представить себе стадо слонов или стаю волков, отправившихся с военной миссией в Афганистан. Выше я уже упоминал об охоте и ее основной цели – добыче пропитания. Цели войны лежат далеко за пределами удовлетворения естественных нужд, если вообще имеют к ним хоть какое-то отношение.

Для понимания сути войны предлагаю рассмотреть ее на двух смысловых уровнях. На первом, личном, уровне отдельно взятого человека, солдата, участника боевых действий, в войне, действительно, много животного. Зарывшийся в окопе или бегущий в наступление солдат волей-неволей вынужден дать волю инстинктам, животной агрессии, которая единственная способна сохранить ему жизнь. На этом низшем уровне понимания войны ее, на самом деле, удобно счесть за проявление животного начала. Однако все меняется, когда мы поднимаемся выше. Ведь любую войну кто-то начал, кто-то объявил, кто-то продумал, спланировал и организовал. Война немыслима без боеспособной армии, но и ее нужно собрать, обучить, обмундировать, оснастить техникой, продовольствием и вооружением. И весь этот сложнейший комплекс мероприятий, предусматривающий вовлечение огромного количества людей и мобилизацию многочисленных мощностей и ресурсов, является нагляднейшим примером проявления разума. Только разум способен организовать и вести войну. Наивно думать, что война – это озверевшие солдаты на поле боя, война – это лидеры, ее объявляющие, и генералы, ее ведущие.

Но давайте попробуем копнуть глубже, хоть на сантиметр приблизиться к пониманию сути войны. Что же такое война? В моем понимании, война – есть вооруженный конфликт, характеризующийся тем, что люди, которые не хотят умирать, отправляются умирать и убивать, повинуясь чьей-то воле, и во славу конкретно определенных принципов. Ключевыми моментами здесь является то, что: а) рядовые участники боевых действий не хотят умирать и подвергаться опасности (инстинкт самосохранения), однако они вынуждены это делать, потому что б) присутствует некая вышестоящая воля, заставляющая массы участвовать в боевых действиях, и в) существуют некие «высшие» принципы, принятие которых заставляет людские массы отправляться умирать во их славу. Вот тут-то мы, похоже, и обнаруживаем два неотъемлемых условия развязывания военных действий – наличие лидера и наличие неких «высших» принципов.

Рассмотрим их подробнее.

Лидер

Уж как многие ни старались оспорить роль личности в истории, нивелировать влияние национальных и локальных лидеров на ход вещей и событий, ничего не получится. И уж что ни говори, война – есть отличный способ для лидера проявить себя.

Зачем та или иная социальная группа выдвигает из своего числа лидера или вождя? Только ли для организации экономики, поддержания порядка, решения спорных вопросов судом и других благоглупостей? В первую очередь, лидер необходим для ведения боевых действий: как оборонительных, так и наступательных. Война – есть основная задача лидера. И понимая этот момент, очень просто понять также, что война является порождением холодного и расчетливого разума, ведь войну организует и направляет не народная масса, а лидер. Даже в тех редких случаях, когда речь заходит о восстаниях или бунтах, направляет их всегда воля лидера. Лидер выбирает момент начала войны, производит подготовку и организацию войск, координирует боевые действия, принимает решение об их прекращении. Действия его не вступают в конфликт с инстинктом самосохранения, напрямую собственной жизнью он, как правило, не рискует (хотя в древние времена и даже в темном Средневековье многие монархи и полководцы участвовали в сражениях наравне со своими солдатами, что не очень разумно, зато прекрасно иллюстрирует силу пресловутых «высоких» принципов, во славу которых сильные мира сего рисковали своими венценосными головами), поэтому лидер использует войну для решения своих внешних и внутренних политических задач.

Говоря о лидере и возлагая на него груз ответственности за развязывание и ведение войн, не стоит забывать, что лидер далеко не всегда является открывателем тех идей, которые он реализует своей политикой, а чаще выступает в роли проводника, воплотителя в жизнь настроений возглавляемой им социальной группы, а иногда и целой эпохи. Я склонен считать, что движение идей происходит не сверху вниз, не от власти к народу, а наоборот, снизу вверх, т.е. правящая верхушка воспринимает, а, во многом, и формируется  в определенных настроениях общества. Социальная группа выдвигает из своего числа именно того индивида, который наиболее полно выражает задачи, взгляды и настроения этой группы. В противном случае, он будет так или иначе смещен и заменен другим, более подходящим. И как раз в понимании этого принципиально важного момента кроется ключ к адекватному взгляду на многие вещи. Обывателю очень удобно возлагать ответственность за все происходящее на лидера. Особым успехом подобная виктимная позиция пользуется в нашей стране: с точки зрения рядового россиянина, во всех несчастьях и неудачах всегда виновата власть (реже – недремлющий внешний враг или мировое закулисье), а народ, народ – свят и только и делает, что страдает. Но власть, господа, не берется из ниоткуда, не сваливается на наши головы небесным дождем. Власть порождается обществом, равно как и ее лидер. Поэтому в появлении таких выдающихся исторических деятелей как Наполеон, Сталин и Гитлер, а также прочих менее масштабных, но не менее кровавых вождей виноваты исключительно нации, беспрекословно и всецело их поддержавшие (и поддерживавшие до последнего дня, что немаловажно).

Тут же уместно упомянуть и об известной ролевой модели, на простейшем шарнире которой держится вся психология войны, боевых действий и прочего массово-спортивного истребления людского племени. Речь о модели взаимодействия приказывающего и исполнителя. Субъект, отдающий приказ, по сути, не производит никаких физических действий, ни в кого не стреляет, не жмет на гашетку, не приводит в действие детонатор, он лишь произносит слова. Исполнитель же выполняет приказ, подчиняется чужой воле – и  мыслит себя как орудие, бездумное продолжение ружья, на чей спусковой крючок он вынужден нажимать. В результате этих нехитрых манипуляций происходит разбиение, а по факту, устранение всякой моральной ответственности, где каждый из участников преступления мысленно перекладывает вину на другого. При помощи этой простейшей психологической уловки были (и будут) истреблены миллионы и миллионы людей. Sad, but true.

Религия и идеология

Говоря о «высших» принципах, т.е. в нашем случае принципах, помогающих людям добровольно расставаться с собственными жизнями в различных обстоятельствах, нельзя не упомянуть о таком понятии как культурная агрессия. Культурная агрессия объединяет в себе весь спектр научных, культурных, социологических, политических и любых других разумных обоснований применения агрессии в человеческом обществе. Сюда относится и принцип естественного отбора, и право сильного, и теория золотого миллиарда, и самые разнообразные формы кровной мести, и связанные с насилием ритуалы, и те же самые многочисленные теории возникновения войн – в общем, все то, что хоть каким-либо образом легитимизует проявления насилия в нашем мире. Важно помнить, что для развязывания войны (сильнейшая форма агрессии) чрезвычайно важны так называемые «моральные» санкции, те самые «высшие» принципы, во славу которых и предстоит проливать человеческую кровь.

Среди этих «высших» принципов исторически самыми значимыми стали религия и идеология. Думаю, не нужно напоминать, сколько народу погибло за веру, за коммунизм, за национал-социализм и еще погибнет за демократию.

Вопросы религии и идеологии настолько обширны, что, к сожалению, нет никакой возможности хоть сколь-либо подробно разобрать их в рамках данной статьи. Поэтому я ограничусь несколькими обрывочными суждениями, цель которых – даже не подступиться к объективности (куда уж там), а просто пролаять в бездну информационного поля некоторые частности моего субъективного взгляда на эти категории.

Бессмысленно отрицать, что вопрос религии чрезвычайно сложен. И сложность эта, как мне кажется, заключается не в причинах ее появления и повального успеха, и не в каверзах исторической трансформации, а в том, что религию практически невозможно воспринимать монолитно и целостно, ее образ расслаивается, распадается на несколько обширных, иногда с трудом слагаемых, частей. Религия, как гроссмейстер, играет сразу на нескольких досках. Рассуждая о религии, мы неизменно должны мыслить, как минимум, в трех различных плоскостях: в плоскости отношений человека и Бога (вопроса веры), в плоскости восприятия церкви как социального института, а также не упускать из внимания роль церкви в истории человечества. И это, напомню, — программа минимум.

И раз уж бессмысленно пытаться объять необъятное, немножко расскажу про себя.

Я, автор этого блога, считаю себя верующим, но верующим со множеством оговорок. Уверен, я не один такой; после семидесяти лет официального атеизма в современном российском обществе религиозные традиции достаточно условны – каждый верит так, как умеет. Лично я всегда говорю, что верю не в ритуалы, не в храмы, не в картины и не в свечи, а в Бога – то есть я допускаю идею и даже склоняюсь к тому, что во Вселенной живет и здравствует некий непостижимый для наших скудных умов высший разум, и разум этот определенно знает о нашем существовании, и разум этот и есть Бог. Вот такая вот вера. По-научному это называется агностический теизм. Но сейчас я скажу вам честно и откровенно, как на духу, что на самом деле стоит за моей верой. Не очень приятно говорить такие слова, но я верю из страха. Я понял и осознал положение. Во мне живет неистребимый страх наказания, страх некой божественной кары, как будто от того, что я скажу или подумаю, что бога нет, меня впоследствии могут настигнуть небесные санкции. Поэтому, не будучи абсолютно уверенным ни в его существовании, ни в его отсутствии, я на всякий случай верю, что он есть. Ведь согласитесь, даже если его нет, и я заблуждаюсь – хуже не будет. Зато, вполне вероятно, будет значительно хуже, если ты всю жизнь самоуверенно утверждал, что его нет, а потом после смерти неожиданно с ним встретился. Разумный подход, не правда ли?

Так к чему я все это? Ну, не к тому, разумеется, что все поголовно верят из страха, вовсе нет, наивно было бы думать подобным образом. Но само наличие страха в парадигме религиозных верований значительно усложняет понимание всей этой сложной социокультурной конструкции. Религия изначально апеллирует к нравственности, и именно этим она и ценна – религия помогает нам сформировать внутренние моральные основы и принципы. Однако дальше мы можем наблюдать, что к этой чистой нравственной идее примешивается еще тысячу и один ингредиент, и на выходе мы получаем костры Инквизиции, Крестовые походы, джихад и прочие значительно удаленные от нравственности мероприятия.

Идеология, вышедшая на авансцену в результате кризиса церкви и ускоренного роста числа атеистов, выполняет, по сути, примерно те же функции, и в вопросе аргументации военных действий для целей чистого разума еще более удобна. Большевики мечтали разжечь пожар мировой революции, Советский Союз насаждал социалистические режимы в любых уголках мира, до которых только мог дотянуться, а в наши дни примерно тем же занимается атлантический альянс – устанавливает повсеместную демократию, не чураясь при этом самых недемократических мер. И если религия изначально обращается к нравственности, то идеология опирается всецело на силу разума, что еще больше способствует разжиганию новых и новых войн.

Выводы

Полагаю, что после столь долгих утомительных изъяснений вы ждете от меня неких рецептов и выводов – но их не будет, потому что сделать хоть какие-то эволюционно-революционные выводы из всего вышесказанного крайне трудно. К сожалению, мир таков, каков он есть, и розовые мечты о всеобщем мире и прекращении войн на Земле, судя по всему, в ближайшие столетия так и останутся мечтами. Социальные группы будут порождать лидеров, а лидеры будут устраивать «святые» войны во славу великих принципов, и так без конца, хотя главным великим принципом является неприкосновенность человеческой жизни, но, уверен, и за этот великий принцип будут убивать с нескрываемым удовольствием.

До скорой встречи!