[Восстановлено]
Этот текст я написал ещё месяц назад, и с тех пор он благополучно валялся на жёстком диске, ожидая, что я напишу вместо него что-то ещё. Но другое на ум не шло, и всё это время я помнил о нём. Я думал о том, нужно ли вообще такое писать и такое выкладывать? Положим, если бы каждое моё слово было — чистая правда, сомнений не оставалось. Но я, к сожалению, уже не в том возрасте, чтобы по наивности полагать, будто знают что-то наверняка, а опыт подсказывает лишь одно — на любое суждение найдётся опровержение, не бывает правил без исключений. А уж в такой пространной сфере, как творчество, возможны самые разные варианты.
Дело, вероятно, ещё и в том, что всё нижесказанное не несёт никакой практической пользы, и всё, что вы получите, прочитав этот текст, — испорченное настроение и ещё больше укрепившиеся сомнения.
В итоге я пришёл к выводу выложить его как есть, но не потому, что думаю, будто раскрою кому-то глаза, а для того, чтобы закрыть свой гештальт и избавиться от надоедливых мыслей. А уж как относиться к написанному и что с этим делать — это, цитируя классика, уже ваши проблемы. Приятного чтения.
Intro
В наше время принято говорить о спасительной силе искусства. И есть в том великая правда. Поэзия, как одна из высших форм чувства и мысли, спасала людей в самых невыносимых условиях: под бомбёжками и в лагерях, в моменты непреодолимого отчаяния, когда лишь тонкая божественная нить удерживает душу над бездной. Произведения искусства наделены надчеловеческой, трансцендентной силой и являются, по сути, кристаллизованной формой чего-то высшего, необъяснимого и едва уловимого.
Но даже у столь могучей и жизнеутверждающей силы есть своя оборотная сторона, о которой, впрочем, мало кто задумывается. Но изнанка проглядывает тем яснее, чем ближе мы подступаем к самому процессу творчества — которое, по утверждению многих, немыслимо без страданий. Настоящий художник, как известно, должен страдать. И ведь страдают: обрывают жизни самоубийством, сходят с ума, претерпевают гонения или просто влачат жалкое существование в нищете, в компании неутухающей пол-литры. Даже такие поп-звёзды, как Стивен Кинг, не могут жить спокойно и наслаждаться деньгами, а бросают себя в пучину алкоголя, наркотиков и прочих сомнительных удовольствий.
Как же получается, что проводники космических энергий с таким отчаяньем бросают себя в разрушение? Ведь божественная сила искусства должна исцелять и возвышать душу — а не сжигать художников заживо, пуская под откос поезда и судьбы…
Оборотная сторона
Оборотную сторону творчества почти невозможно узнать, находясь на расстоянии, взирая на творческий процесс и его результаты снаружи, глазами недоумённого потребителя. Этим глазам художники и поэты кажутся как один демиургами, недостижимыми небожителями, и даже их житейские неурядицы воспринимаются как часть персонального мифа. Во многом здесь играет ошибка выжившего: очевидно, мы имеем счастье наблюдать лишь тех, кто одолел вершину и, восседая на покорённом Олимпе, заслуженно вкушает плоды любви и признания, однако, заглядываясь наверх, мы совершенно забываем об остальных, заточённых в мрачных кельях непризнанных гениях, отчаявшихся неудачниках и сбрендивших графоманах, и прочих, и прочих бездарностях, обречённых жизнью на тлен и безвестность. К сожалению, искусство — вид бескомпромиссно жестокого состязания, где победитель получает всё, а от проигравших не остаётся даже имён. История выскребает всех, и чем глубже в века, тем сильнее сужается круг гениальных и избранных.
Следует сразу готовить себя к тому, что творчество — территория злого соперничества. Причём не только с живыми, но и с мёртвыми. Время поразительным образом схлопывается, и писатели, вне зависимости от того, в каком веке они жили, существуют в нашем сознании всем скопом, единой когортой. И от сравнений, и самосравнений, с ними никуда не деться.
В таком случае изворотливое сознание подсовывает нам хитрый ход: укрыться, спрятаться за ширму традиции. Не противостоять, а примкнуть. Пририсовать вагончик… Только никакого второго Толстого или второго Толкиена быть не может. Так же как сам Толстой — не второй Гюго, сколько бы их не сравнивали. Понятие традиции имеет огромную силу в обществе, через неё строится база гуманитарного образования, но тот, кто точно следует её букве, обречён на вторичность. Не даром всякий настоящий художник — одновременно продолжатель традиции и её яростный ниспровергатель. Каждый гений — отступник и ренегат, иначе не получается, индивидуальность не умещается в рамках устаревающих представлений.
Но не только трепет перед бородатыми глыбами отравляет нам жизнь. Есть и зависть, постоянный спутник художника. «Читать, скрежетать и завидовать». Сравнивать себя со всеми: охать над гениями прошлого, уже примкнувши к традиции, встав сто пятьдесят пятым в ряду после Толстого, хулить и ловить блох у современных замарашек и выскочек, мнить себя лучше, возмущаться и точить зуб. Из человека невозможно выбить соревновательный инстинкт, любая деятельность, где есть хотя бы гипотетическая возможность ранжира, неуклонно сваливается к соревнованию и, как следствие, к зависти.
По моему опыту, положительные эмоции доставляет лишь то искусство, к которому ты непричастен, в котором принимаешь роль зрителя и выходишь за круг конкуренции. Именно поэтому в последнее время меня так вдохновляет живопись. Лишь понимание того, что ты не находишься на беговой дорожке, позволяет спокойно воспринимать и впитывать чужое искусство.
Искусство
Что такое искусство? Вообще-то, это едва ли не главный вопрос для любого художника. Где начинается и заканчивается искусство? Как обозначить его границы? Кто будет спорить, что «Мона Лиза», выставленная в седьмом зале итальянской живописи в Деноне, — искусство? Но — растиражированная миллионами копий на почтовых открытках — перестаёт им быть. Но — та же, с пририсованной бородой и усами в стиле Ван Дейка, выставленная в музее, вновь становится искусством. В пространстве, до отказа забитом творцами и гениями, лишь расширение границ оказывается способом сказать что-то новое.
Мне кажется, искусство — это то, от чего можно оттолкнуться. Не только создавая новое искусство, но и вообще. Оттолкнуться мыслью, поступком.
Но искусство болезненно, вот в чём пафос статьи. Это трясина, из которой не выбраться. Это болезнь. Зависимость. Назовите, как вам угодно. Я хочу, чтоб вы знали, с чем имеете дело.
Человек, погружённый в искусство, странным образом выпадает из жизни. И хотя он присутствует в ней и проявляет активность, но ощущение, что окружающий мир как будто не до конца реален, оттенён намного более осязаемой альтернативой, не оставляет в покое. И этот нереальный, но такой реальный фантастический мир зовёт всё настойчивее, всё громче, манит и завлекает, а, в конце концов, просто засасывает в себя, пытаясь ниспровергнуть порядок вещей. Это похоже на то, как в наркотических трипах люди видят небеса и райские кущи, а после отчаянно пытаются к ним вернуться. Творчество — это забег по беличьему колесу к нарисованному раю, логично недостижимому, но от этого не менее притягательному. Ведь нам только кажется, что художник изучает окружающий мир. Нас вводят в заблуждение коллизии и характеры. Художник изучает себя. Как минимум, свои возможности.
Основной мотивацией художника отнюдь не является потребность сказать миру новое (оно по определению уже содержится в мире), а вполне детская жажда похвалы и признания. Даже если художник делает всё, чтобы шокировать публику, это по-прежнему форма игры: ведь чем больше разрыв между ужасами творчества (и собственной жизни) и степенью признания — тем сильнее кайф. Только испытать его суждено немногим.
Я думаю о том, что такое судьба и что такое случайность. Многие верят в судьбу и этим себя успокаивают. Судьба означает предопределённость, это вера в свою звезду и надежда. Вася Пупкин верил в свою звезду… Но это — всё ещё лотерея с призрачным шансом. Или — самый крупный и фатальный самообман, внушающий ложное самоуважение и болезненный мазохистический кайф от занятия, которое больше никому, кроме тебя, не нужно.
В наше время принято говорить о спасительной силе искусства. Но сила эта слепа. И мне порой кажется, что всё прекрасное и всё доброе в этом мире возможно только в своей слепоте.